|
Перед лачугой Хэя
Хэй входит в свою хибарку пинап, ничем не напоминающую жилое помещение. Она, как и одиноко торчащее неподалеку высохшее деревце, давно утеряла признаки жизни.
Свалив мешок на пол, Хэй берет наполненную водой большую банку из-под керосина, выбрасывает в нее из мешка какую-то ветошь, начинает растапливать плиту.
Хэй проделывает все это медленно, на бледном лице его с отсутствующими пустыми глазами не шевелится ни оцин мускул. Он двигается как бы машинально: все, что он делает, мало похоже на осмысленную работу.
У общественной колонки
Окруженная любопытными взорами соседок, молодая женщина вдруг захотела пооткровенничать. Она вскакивает на ящик, который одна из хозяек использовала как табуретку, и кричит, взмахнув распущенными длинными волосами:
— Так слушайте же!
Женщины побросали стирку и придвинулись к ней поближе. Все они одеты кто во что: одна в широченных мужских брюках не первой свежести, другая в ночной рубашке, подвязанной пестрым фартучком, на третьей болтается слишком широкая для нее мужская жилетка. Но хотя жизнь их явно не балует, ни у одной на лице не отпечаталась мрачная тень невзгод. Жизнеспособные, как цепкие сорные травы, они приучены переносить любую житейскую неудачу, готовы извлечь из любой чепухи хотя бы крохотную долю радости. Сейчас они горят нетерпением услышать о любовных похождениях соседки.
Молодая женщина выпрямляется, довольная общим вниманием. Она одета лучше других. Бахрома из кисточек на ее модных в обтяжку брюках кокетливо колышется.
— Ну, ну... чем же кончилось твое похождение? — нетерпеливо понукают ее. — Ты ведь все хвасталась, что если приметила кого, то уж никогда не упустишь. Не могла же ты потерпеть неудачу на этот раз?..
Видно, что молодая женщина в замешательстве. Она не знает, с чего начать.
— Как бы там ни было, — наконец говорит она, резко тряхнув головой, так что ее длинные волосы взмывают в воздух, а потом с размаху закрывают половину ее лица. — Я решилась... и потому, взяв с собой самое душистое мыло, отправилась в баньку, помылась там всласть и, благоухая, пошла к нему...
Одна из женщин невольно подается вперед:
— Ты так вкусно рассказываешь, что у меня аж слюнки потекли...
— Ну а как насчет главного? Получилось?.. — нетерпеливо спрашивает вторая женщина.
Лицо молодой внезапно бледнеет и морщится от неприятного воспоминания.
— В том-то и дело... Когда я уже совсем было собралась проникнуть в дом Хэя, вдруг я услышала хриплый стон... Не мудрено, что я испугалась не на шутку, но все-таки решилась заглянуть в дверную щель. Хэй спал. Не знаю, какой кошмарный сон снился ему, но он стонал так, будто кто-то навалился ему на грудь. Потом он внезапно проснулся, приподнялся на постели и глухим голосом произнес одно только слово: «Оте».
Соседки слушают, затаив дыхание.
— А голос этот... звучал так, словно он доносился из глубокой могилы... Я была настолько потрясена, что боялась пошевельнуться... А потом, не помня себя от страха, как пущусь бежать!
Женщины притихли и молчат.
В лачуге Хэя
Сумерки. В комнате Хэя становится все темнее. Не зажигая огня, он набирает из ящика из-под мандаринов немного риса и пшеницы, высыпает все это в алюминиевую кастрюлю, моет кое-как и ставит на свою крохотную глиняную плиту; затем достает из бочонка какие-то соленья и режет их тоненькими ломтиками, не глядя себе под руки.
Если внимательно присмотреться, то нельзя не приметить, что лицо у Хэя красивое, с тонкими чертами. Но пустые, лишенные выражения глаза его действительно походят на глаза мертвеца, как сказал «Шершень-Кити». Видно, что этот человек давно утерял интерес ко всему, что происходит вокруг... И это невольно наводит на мысль, что Хэя гнетет какое-то тайное горе, а душа его болит...
Дом Киота (вечер)
Киота сидит на татами за крохотным обеденным столиком и, как всегда, потягивает свое любимое саке. Общипывая палочками вареную рыбу на тарелке, он сердито выговаривает Кацуко, которая все также усердно мастерит яркие бумажные цветы.
— Эта рыба — дрянь. Скумбрия несвежая. У свежей рыбы не отдерешь кожу, а у этой сама отваливается.
Кацуко ничего не отвечает ему.
|
